Письмо Р. И. Поляковской
2 ноября 1931. Ленинград
Дорогая Раиса Ильинишна, может быть, к лучшему, как всё получилось.
Ведь я полюбил Вас.
И если бы я увидел Вас ещё раз, я признался бы Вам во всём. Это было бы
нехорошо.
Вы не забыли значки на стенах в моей комнате. Очень часто попадается
такой значок:  , я называю его «окно». В том
зеркальце, которое я подарил Вам, лежит записка, на ней нарисовано это
«окно» в разных варьяциях.
А также, помните, надпись над моей кроватью:
Мысль о Рае.
Так вот, Раиса Ильинишна, можете считать это за шутку, но до Вас я
любил по-настоящему один раз. Это была Эстер (в переводе на русский —
Звезда). Я любил её семь лет.
Она была для меня не только женщиной, которую я люблю, но и ещё чем-то
другим, что входило во все мои мысли и дела. Я разговаривал с Эстер не
по-русски и её имя писал латинскими буквами: ESTHER.
Потом я сделал из них монограмму, и получилось  alt=OKHO>.
Я называл её окном, сквозь которое я смотрю на небо и вижу звезду. А
звезду я называл раем, но очень далёким.
И вот однажды я увидел, что значок и есть
изображение окна.
Потом мы с Эстер расстались. Я не разлюбил её, и она меня не разлюбила,
но я первым пожелал расстаться с ней.
Почему — это мне трудно объяснить. Но я почувствовал, что довольно
смотреть «в окно на далекую звезду».
И вот однажды я не спал целую ночь. Я ложился и сразу вставал. Но,
встав, я понимал, что надо лечь. Я ложился опять, но сейчас же вскакивал и
ходил по комнате. Я садился за стол и хотел писать. Я клал перед собой
бумагу, брал в руки перо и думал. Я знал, что мне надо написать что-то, но я
не знал что.
Я даже не знал, должны это быть стихи, или рассказ, или какое-то
рассуждение, или просто одно слово. Я смотрел по сторонам, и мне казалось,
что вот сейчас что-то случится. Но ничего не случалось. Это было ужасно.
Если бы рухнул потолок, было бы лучше, чем так сидеть и ждать неизвестно
что.
Уже ночь прошла и пошли трамваи, а я всё ещё не написал ни одного
слова.
Я встал и подошел к окну. Я сел и стал смотреть в окно. И вдруг я
сказал себе: вот я сижу и смотрю в окно на…
Но на что же я смотрю? Я вспомнил: «окно, сквозь которое я смотрю на
звезду». Но теперь я смотрю не на звезду. Я не знаю, на что я смотрю теперь.
Но то, на что я смотрю, и есть то слово, которое я не мог написать.
Тут я увидел Вас. Вы подошли к своему окну в купальном костюме. Так я
впервые увидел Вас. Увидел Вас сквозь окно.
Вам смешно, Раиса Ильинишна, о чем я пишу Вам?..
Но я и не прошу Вас относиться к этому серьёзно. Но теперь слушайте
дальше. Я познакомился с Вами и узнал, что Вас зовут Рая. Я стал много
думать о Вас, о Рае. Мысль о Вас стала моей главной мыслью. И я повесил
надпись над моей кроватью:
Мысль о Рае.
Моя главная мысль, помимо Вас, это мысль о рае, и Вы понимаете, что Вы
стали для меня не только женщиной, которую я полюбил, но вошли во все мои
мысли и дела.
Здесь дело не в каламбуре — Рая и рай.
Все это — очень несовременно, и я решил не говорить Вам этого. Я
как-то пришел к Вам (Вы обедали) и сказал: Вы знаете, Рая, сегодня ночью со
мной была страшная вещь, и Вы спасли меня.
Но потом я Вам ничего не сказал.
Потом, гуляя с Вами у Буддийской пагоды и гуляя на Островах, я
чувствовал, что я должен сказать Вам всё, но что-то удерживало меня, и я не
говорил. Я ходил и говорил глупости. И Вы даже обиделись под конец. И так
стало всякий раз, когда я Вас встречал.
Я должен был либо сказать Вам всё, либо расстаться.
Я и теперь, в письме, не сказал Вам почти ничего. Только совсем
чуть-чуть.
Да и то Вы решите, что я либо шучу, либо я сумасшедший. И я пишу Вам
это всё только потому, что решил с Вами не встречаться, чтобы не тревожить
Вас.
Сегодня Вы позвонили мне по телефону, когда я начал писать Вам это
письмо.
Конечно, я сразу узнал Ваш голос, но, не зная, что Вам сказать, всё
время спрашивал: кто говорит?
Послезавтра Вам это письмо передаст Борис Михаилович Левин.
Да хранит Вас Бог, милая Рая.
Даниил Хаармс.
|
