Письма к К. В. Пугачевой [6]
24 октября 1933. Ленинград
Милая и самая дорогая моя Клавдия Васильевна,
простите меня за это шутливое вступление (только не отрезайте верхнюю
часть письма, а то слова примут какое-то другое освещение), но я хочу
сказать Вам только, что я ни с какой стороны, или, вернее, если можно так
выразиться, абсолютно не отношусь к Вам с иронией. С каждым письмом Вы
делаетесь для меня всё ближе и дороже. Я даже вижу, как со страниц Ваших
писем поднимается не то шар, не то пар и входит мне в глаза. А через глаз
попадает в мозг, а там, не то сгустившись, не то определившись, по нервным
волоконцам, или, как говорили в старину, по жилам бежит, уже в виде Вас, в
моё сердце. Вы с ногами и руками садитесь на диван и делаетесь полной
хозяйкой этого оригинального, черт возьми, дома.
И вот я уже сам прихожу в своё сердце как гость и, прежде чем войти,
робко стучусь. А Вы оттуда: «Пожалста! Пожалста!»
Ну, я робко вхожу, а Вы мне сейчас же — дивный винегрет, паштет из
селёдки, чай с подушечками, журнал с Пикассо и, как говорится, чекан в зубы.
«Моя дивная Клавдия Васильевна,— говорю я Вам,— Вы видите, я у Ваших
ног?»
А Вы мне говорите: «Нет».
Я говорю: «Помилуйте Клавдия Васильевна. Хотите, я сяду даже на пол?»
А Вы мне опять: «Нет».
«Милая Клавдия Васильевна,— говорю я тут горячась.— Да ведь я Ваш.
Именно что Ваш».
А Вы трясётесь от смеха всей своей архитектурой и не верите мне и не
верите.
«Боже мой! — думаю я.— А ведь вера-то горами двигает!» А безверие что
безветрие. Распустил все паруса, а корабль ни с места. То ли дело пароход!
Тут мне в голову план такой пришел: а ну-ка не пущу я Вас из сердца!
Правда, есть такие ловкачи, что в глаз войдут и из уха вылезут. А я уши
ватой заложу! Что тогда будете делать?
И действительно, заложил я уши ватой и пошел в Госиздат.
Сначала вата плохо в ушах держалась: как глотну, так вата из ушей
выскакивает. Но потом я вату покрепче пальцем в ухо забил, тогда держаться
стала.
А в Госиздате надо мной потешаются: «Ну, брат,— кричат мне,— совсем,
брат, ты рехнулся!»
А я говорю им: «И верно, что рехнулся. И всё это от любви. От любви,
братцы, рехнулся!»
|
