|
|
Н.Доброхотова, Владимир Пятницкий — «Веселые ребята»
Литературные анекдоты.
У Вяземского была квартира окнами на Тверской бульвар. Пуш-
кин очень любил ходить к нему в гости. Придет — и сразу прыг на
подоконник, свесится из окна и смотрит. Чай ему тоже туда, на
окно, подавали. Иной раз там и заночует. Ему даже матрац купили
специальный, только он его не признавал.«К чему, — говорит,-
такие роскоши?». И спихнет матрац с подоконника. А потом всю
ночь вертится, спать не дает.
Гоголь переоделся Пушкиным, пришел к Пушкину и позвонил.
Пушкин открыл ему и кричит: «Смотри, Арина Родионовна, я при-
шел!».
Лермонтов хотел у Пушкина жену увести. На Кавказ. Все смот-
рел на нее из-за колонн, смотрел… Вдруг устыдился своих жела-
ний. «Пушкин, — думает, — зеркало русской революции, а я ?
свинья». Пошел, встал перед ним на колени и говорит: «Пушкин,
где твой кинжал? Вот грудь моя». Пушкин очень смеялся.
Однажды Пушкин стрелялся с Гоголем. Пушкин говорит:
— Стреляй первым ты.
— Как я? Нет, ты.
— Ах, я! Нет, ты!
Так и не стали стреляться.
Лев Толстой очень любил детей. Однажды он шел по Тверскому
бульвару и увидел впереди Пушкина. «Конечно, это уже не ребе-
нок, это уже подросток, — подумал Лев Толстой, — все равно, дай
догоню и поглажу по головке». И побежал догонять Пушкина. Пуш-
кин же, не зная толстовских намерений, бросился наутек. Пробе-
гая мимо городового, сей страж порядка был возмущен неприличной
быстротою бега в людном месте и бегом устремился вслед с целью
остановить. Западная пресса потом писала, что в России литера-
торы подвергаются преследованиям со стороны властей.
Однажды Лермонтов купил яблок, пришел на Тверской бульвар и
стал угощать присутствующих дам. Все брали и говорили «мерси».
Когда же подошла Наталья Николаевна с сестрой Александриной, от
волненья он так задрожал, что яблоко упало к ее ногам (Натальи
Николаевны, а не Александрины). Одна из собак схватила яблоко и
бросилась бежать. Александрина, конечно, побежала за ней. Они
были одни — впервые в жизни (Лермонтов, конечно, а не Александ-
рина с собачкой). Кстати, она (Александрина) ее не догнала.
Однажды Пушкин решил испугать Тургенева и спрятался на
Тверском бульваре под лавкой. А Гоголь тоже решил в этот день
испугать Тургенева, переоделся Пушкиным и спрятался под другой
лавкой. Тут Тургенев идет. Как они оба выскочат!..
Лев Толстой очень любил детей. Однажды он играл с ними весь
день и проголодался. «Сонечка, — говорит, — а, ангелочек, сде-
лай мне тюрьку». Она возражает: «Левушка, ты же видишь, я «Вой-
ну и мир» переписываю». «А-а-а, — возопил он, — так я и знал,
что тебе мой литературный фимиам дороже моего «Я». И костыль
задрожал в его судорожной руке.
Однажды Пушкин написал письмо Рабиндранату Тагору. «Дорогой
далекий друг, — писал он, — я Вас не знаю, и Вы меня не знаете.
Очень хотелось бы познакомиться. Всего хорошего. Саша».
Когда письмо принесли, Тагор предавался самосозерцанию. Так
погрузился, хоть режь его. Жена толкала, толкала, письмо подсо-
вывала — не видит. Он, правда, по-русски читать не умел. Так и
не познакомились.
Однажды Федору Михайловичу Достоевскому, царствие ему не-
бесное, исполнилось 150 лет. Он очень обрадовался и устроил
день рождения. Пришли к нему все писатели, только почему-то все
наголо обритые. У одного Гоголя усы нарисованы. Ну хорошо, вы-
пили, закусили, поздравили новорожденного, царствие ему небес-
ное, сели играть в вист. Сдал Лев Толстой — у каждого по пять
тузов. Что за черт? Так не бывает. «Сдай-ка, брат Пушкин, лучше
ты». «Я, — говорит, — пожалуйста, сдам». И сдал. У каждого по
шесть тузов и по две пиковые дамы. Ну и дела… «Сдай-ка ты,
брат Гоголь». Гоголь сдал… Ну, знаете… Даже и нехорошо ска-
зать… Как-то получилось так… Нет, право, лучше не надо.
Однажды Федор Михайлович Достоевский, царствие ему небес-
ное, сидел у окна и курил. Докурил и выбросил окурок из окна.
Под окном у него была керосиновая лавка. И окурок угодил как
раз в бидон с керосином. Пламя, конечно, столбом. В одну ночь
пол-Петербурга сгорело. Ну, посадили его, конечно. Отсидел, вы-
шел, идет в первый же день по Петербургу, навстречу — Петра-
шевский. Ничего ему не сказал, только пожал руку и в глаза пос-
мотрел. Со значением.
Снится однажды Герцену сон. Будто иммигрировал он в Лондон
и живется ему там очень хорошо. Купил он, будто, собаку бульдо-
жей породы. И до того злющий пес — сил нет. Кого увидит, на то-
го бросается. И уж если догонит, вцепится мертвой хваткой ?
все, можешь бежать заказывать панихиду. И вдруг, будто он уже
не в Лондоне, а в Москве. Идет по Тверскому бульвару, чудище
свое на поводке держит, а навстречу Лев Толстой. И надо же, тут
на самом интересном месте пришли декабристы и разбудили.
Гоголь только под конец жизни о душе задумался, а смолоду у
него вовсе совести не было. Однажды невесту в карты проиграл и
не отдал.
Лев Толстой жил на площади Пушкина, а Герцен — у Никитских
ворот. Обоим по литературным делам часто приходилось бывать на
Тверском быльваре. И уж если встретятся — беда: погонится Лев
Толстой и хоть раз, да врежет костылем по башке. А бывало и
так, что впятером оттаскивали, а Герцена из фонтана водой в
чувство приводили. Вот почему Пушкин к Вяземскому-то в гости
ходил, на окошке сидел. Так этот дом потом и назвался — дом
Герцена.
Однажды Гоголь шел по Тверскому бульвару (в своем виде) и
встретил Пушкина. «Здравствуй, Пушкин, — говорит, — что ты все
стихи да стихи пишешь? Давай вместе прозу напишем». «Прозой
только ………… хорошо», — возразил Пушкин.
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел в гости к Май-
кову. Майков усадил его в кресло и угощает пустым чаем. «Пове-
рите ли, — говорит, — Александр Сергеевич, куска сахару в доме
нет. Давеча Гоголь приходил и все съел». Гоголь ему ничего не
сказал.
Лев Толстой очень любил играть на балалайке (и, конечно,
детей), но не умел. Бывало, пишет роман «Война и мир», а сам
думает: «Тень-дер-день-тер-тер-день-день-день». Или: «Брам-пам-
дам-дарарам-пам-пам».
Лермонтов любил собак. Еще он любил Наталью Николаевну Пуш-
кину. Только больше всего он любил самого Пушкина. Читал его
стихи и всегда плакал. Поплачет, а потом вытащит саблю и давай
рубить подушки. Тут и любимая собачка не попадайся под руку —
штук десять так-то зарубил. А Пушкин ни от каких не плакал. Ни
за что.
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, напялил сверху львиную
шкуру и поехал в маскарад. Федор Михайлович Достоевский, царст-
вие ему небесное, увидел его и кричит: «Спорим, Лев Толстой!
Спорим, Лев Толстой!»
Однажды Чернышевский увидел из окна своей мансарды, как
Лермонтов вскочил на коня и крикнул: «В пассаж!» «Ну и что же?-
подумал Чернышевский, — вот, бог даст, революция будет, тогда и
я так крикну». И стал репетировать перед зеркалом, повторяя на
разные манеры: «В пассаж. В пассажж. В пассажжж. В па-ассажжж.
В ПАССА-А-А-А-АЖЖЖ!!!»
Лев Толстой очень любил детей. Утром проснется, поймает ко-
го-нибудь и гладит по головке, пока не позовут завтракать.
Однажды у Достоевского засорилась ноздря. Стал продувать —
лопнула перепонка в ухе. Заткнул пробкой — оказалась велика,
череп треснул… Связал веревочкой — смотрит, рот не открывает-
ся. Тут он проснулся в недоумении, царствие ему небесное.
Гоголь читал драму Пушкина «Борис Годунов» и приговаривал:
«Ай да Пушкин, действительно, сукин сын».
Федор Михайлович Достоевский страстно любил жизнь, царствие
ему небесное. Она его, однако, не баловала, поэтому он часто
грустил. Те же, кому жизнь улыбалась (например, Лев Толстой) не
ценили это, постоянно отвлекаясь на другие предметы. Например,
Лев Толстой очень любил детей. Они же его боялись. Они прята-
лись от него под лавку и шушукались там: «Робя, вы этого бой-
тесь — еще как трахнет костылем!» Дети любили Пушкина. Они го-
ворили: «Он веселый. Смешной такой.» И гонялись за ним стайкой.
Но Пушкину было не до детей. Он любил один дом на Тверском
бульваре, одно окно в этом доме. Он мог часами сидеть на широ-
ком подоконнике, пить чай, смотреть на бульвар. Однажды, нап-
равляясь к этому дому, он поднял глаза и на своем окне уви-
дел… себя. С бакенбардами, с перстнем на большом пальце. Он,
конечно, понял, кто это. А вы?
Однажды Лев Толстой спросил Достоевского, царствие ему не-
бесное: «Правда, Пушкин — плохой поэт?» «Неправда», — хотел от-
ветить Достоевский, но вспомнил, что у него не открывается рот
с тех пор, как он перевязал свой треснувший череп, и промолчал.
«Молчание — знак согласия», — сказал Лев Толстой и ушел. Тут
Федор Михайлович, царствие ему небесное, вспомнил, что все это
ему снилось во сне, но было уже поздно.
Лев Толстой очень любил детей. Бывало, приведет в кабинет
штук шесть, всех оделяет. И надо же: вечно Герцену не везло —
то вшивый достанется, то кусачий. А попробуй поморщиться — хва-
тит костылем.
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел в гости к Вя-
земскому. Выглянул в окно и видит: Толстой Герцена костылем лу-
пит, а кругом детишки стоят, смеются. Он пожалел Герцена и зап-
лакал. Тогда Вяземский понял, что перед ним не Пушкин.
Лев Толстой очень любил детей, и все ему было мало. Приве-
дет полную комнату, шагу ступить негде, а он все кричит: «Еще!
Еще!»
Пушкин часто бывал у Вяземского, подолгу сидел на окне. Все
видел и все знал. Он знал, что Лермонтов любит его жену. Поэто-
му он считал не вполне уместным передать ему лиру. Думал Тютче-
ву послать за границу — не пустили, сказали, не подлежит, имеет
художественную ценность. А Некрасов ему как человек не нравил-
ся. Вздохнул и оставил лиру у себя.
Однажды во время обеда Софья Андреевна подала на стол блюдо
пышных, горячих, ароматных котлеток. Лев Толстой как разозлит-
ся: «Я, — кричит, занимаюсь самусовершенствованием. Я не кушаю
больше рисовых котлеток». Пришлось эту пищу богов скормить лю-
дям.
Пушкин был не то что ленив, а склонен к мечтательному со-
зерцанию. Тургенев же, хлопотун ужасный, вечно одержим жаждой
деятельности. Пушкин этим частенько злоупотреблял. Бывало, ле-
жит на диване, входит Тургенев. Пушкин ему: «Иван Сергеевич, не
в службу, а в дружбу — за пивом не сбегаешь?» И тут же спокойно
засыпает обратно. Знает: не было случая, чтоб Тургенев вернул-
ся. То забежит куда-нибудь петицию подписать, то на гражданскую
панихиду. А то испугается чего-нибудь и уедет в Баден-Баден.
Без пива же Пушкин остаться не боялся. Слава богу, крепостные
были. Было, кого послать.
Тургенев мало того, что от природы был робок, его еще Пуш-
кин с Гоголем совсем затюкали: проснется ночью и кричит: «Ма
ма!» Особенно под старость.
Пушкин шел по Тверскому бульвару и встретил красивую даму.
Подмигнул ей, а она как захохочет: «Не обманывайте, — говорит,
— Николай Васильевич, лучше отдайте три рубля, что давеча в бу-
риме проиграли». Пушкин сразу догадался, в чем дело. «Не отдам,
— говорит,— дура». Показал язык и убежал. Что потом Гоголю бы-
ло…
Лев Толстой очень любил детей, а взрослых терпеть не мог,
особенно Герцена. Как увидит, так и бросается с костылем и все
в глаз норовит, в глаз. А тот делает вид, что не замечает. Го-
ворит: «Ох, Толстой, ох, Толстой…»
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, а сверху нацепил маску
и поехал на бал-маскарад. Тут к нему подпорхнула прелестная да-
ма, одетая баядерой, и сунула ему записочку. Гоголь читает и
думает: «Если это мне, как Гоголю, что, спрашивается, я должен
делать? Если это мне как Пушкину, как человек порядочный, не
могу воспользоваться. А что, если это всего лишь шутка юного
создания, избалованного всеобщим поклонением? А ну ее.» И бро-
сил записку в помойку.
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел в гости к Дер-
жавину Гавриле Романовичу. Старик, уверенный, что перед ним и
впрямь Пушкин, сходя в гроб, благословил его.
Тургенев хотел стать храбрым как Лермонтов и пошел покупать
саблю. Пушкин проходил мимо магазина и увидел его в окно. Взял
и закричал нарочно: «Смотри-ка, Гоголь (а никакого Гоголя с ним
не было), смотри, смотри-ка, Тургенев саблю покупает, давай мы
с тобой ружье купим». Тургенев испугался и в ту же ночь уехал в
Баден-Баден.
Лев Толстой и Федор Михайлович Достоевский, царствие ему
небесное, поспорили, кто лучше роман напишет. Судить пригласили
Тургенева. Толстой прибежал домой, заперся в кабинете и начал
скорее роман писать — про детей, конечно (он их очень любил).
Достоевский сидит у себя и думает: «Тургенев — человек робкий.
Он сейчас сидит у себя и думает: «Достоевский — человек нерв-
ный, если я скажу, что его роман хуже, он и зарезать может.«
Что же мне стараться? Все рано денежки мои будут.» (Это уже
Достоевский думает). На сто рублей спорили. А Тургенев сидит в
это время у себя и думает: «Достоевский — человек нервный. Если
я скажу, что его роман хуже, он и зарезать может. С другой сто-
роны, Толстой — граф. Тоже лучше не связываться. А ну их сов-
сем.» И в ту же ночь уехал в Баден-Баден.
Федор Михайлович Достоевский, царствие ему небесное, тоже
очень любил собак, но был болезненно самолюбив и это скрывал
(насчет собак), чтобы никто не мог сказать, что он подражает
Лермонтову. Про него и так уж много чего говорили.
Однажды Федор Михайлович Достоевский, царствие ему небес-
ное, поймал на улице кота. Ему надо было живого кота для рома-
на. Бедное животное пищало, визжало, хрипело и закатывало гла-
за, а потом притворилось мертвым. Тут он его отпустил. Обманщик
укусил в свою очередь бедного писателя за ногу и скрылся. Так и
остался невоплощенным лучший роман Федора Михайловича «Бедные
животные». Про котов.
Лев Толстой очень любил детей и писал про них стихи. Стихи
эти списывал в отдельную тетрадку. Однажды после чаю подает
тетрадь жене: «Гляньте, Софи, правда, лучше Пушкина?» — а сам
сзади костыль держит. Она прочла и говорит: «Нет, Левушка, го-
раздо хуже. А чье это?» Тут он ее по башке — трах! С тех пор он
всегда полагался на ее литературный вкус.
Однажды Гоголь написал роман. Сатирический. Про одного хо-
рошего человека, попавшего в лагерь на Колыму. Начальника лаге-
ря зовут Николай Павлович (намек на царя). И вот он с помощью
уголовников травит этого хорошего человека и доводит его до
смерти. Гоголь назвал роман «Герой нашего времени». Подписался:
«Пушкин.» И отнес Тургеневу, чтобы напечатать в журнале. Турге-
нев был человек робкий. Он прочитал рукопись и покрылся холод-
ным потом. Решил скорее ее отредактировать. И отредактировал.
Место действия перенес на Кавказ. Заключенного заменил офице-
ром. Вместо уголовников у него стали красивые девушки, и не они
обижают героя, а он их. Николая Павловича он переименовал в
Максима Максимовича. Зачеркнул «Пушкин» и написал «Лермонтов».
Поскорее отправил рукопись в редакцию, отер холодный пот со лба
и лег спать. Вдруг среди сладкого сна его пронзила кошмарная
мысль. Название. Название-то он не изменил! Тут же, почти не
одеваясь, он уехал в Баден-Баден.
Шел Пушкин по Тверскому бульвару и увидел Чернышевского.
Подкрался и идет сзади. Мимо идущие литераторы кланяются Пушки-
ну, А Чернышевский думает — ему; радуется. Достоевский прошел —
поклонился, Помяловский, Григорович — поклон, Гоголь прошел —
засмеялся и ручкой сделал привет — тоже приятно, Тургенев — ре-
веранс. Потом Пушкин ушел к Вяземскому чай пить. А тут навстре-
чу Толстой, молодой еще был, без бороды, в эполетах. И не пос-
мотрел даже. Чернышевский потом писал в дневнике: «Все писатили
харошии, а Толстой — хамм. Патамушто графф.«
Лермонтов был влюблен в Наталью Николаевну Пушкину, но не
разговаривал с ней ни разу. Однажды он вывел всех своих собак
на Тверской бульвар. Ну, они, натурально, визжат, кусают его,
всего испачкали. А тут она навстречу с сестрой Александриной.
«Посмотри, — говорит, — охота некоторым жизнь себе осложнять.
Лучше уж детей держать побольше.» Лермонтов аж плюнул про себя.
«Ну и дура, мне такую и даром не надо!» С тех пор и не мечтал
больше увезти ее на Кавказ.
Николай I написал стихотворение на именины императрицы. На-
чинается так: «Я помню чудное мгновенье…» И тому подобное
дальше. Тут к нему пришел Пушкин и прочитал. А вечером в салоне
Зинаиды Волконской имел через эти стихи большой успех, выдавая
их, как всегда, за свои. Что значит профессиональная память у
человека была! И вот рано утром, когда Александра Федоровна
пьет кофе, царь-супруг ей свою бумажку подсовывает под блюдеч-
ко. Она прочитала ее и говорит: «Ах, как мило. Где ты достал?
Это же свежий Пушкин!»
Счастливо избежав однажды встречи со Львом Толстым, идет
Герцен по Тверскому бульвару и думает: «Все же жизнь иногда
прекрасна.» Тут ему под ноги огромный котище. Черный. Враз сби-
вает с ног. Только встал, отряхивает с себя прах — налетает
свора черных собак, бегущих за этим котом, и вновь повергает на
землю. Вновь поднялся будущий издатель «Колокола» и видит:
навстречу на вороном коне гарцует сам владелец собак — поручик
Лермонтов. «Конец», — мыслит автор «Былого и дум», — «сейчас
они все разбегутся и…» Ничуть не бывало. Сдержанный привычной
рукой, конь строевым шагом проходит мимо и, только он миновал
Герцена, размахивается хвостом и — хрясть по морде. Очки, нату-
рально, летят в кусты. «Ну, это еще полбеды, « — думает бывший
автор «Сороки-воровки», отыскивает очки, водружает себе на нос
и что же видит посреди куста?.. Ехидно улыбающееся лицо Льва
Толстого. Но Толстой ведь не изверг был. «Проходи, — говорит,
бедолага, « — и погладил по головке.
Достоевский пришел в гости к Гоголю. Позвонил. Ему открыли.
«Что Вы, — говорят, Федор Михайлович, Николай Васильевич уж лет
пятьдесят как умер». Ну, что же, — подумал Достоевский, царст-
вие ему небесное, я ведь тоже когда-нибудь умру».
Лев Толстой очень любил детей. За столом он им все сказки
рассказывал, да истории с моралью для поучения.
Однажды Гоголю подарили канделябр. Он сразу нацепил на него
бакенбарды и стал дразниться: «Эх ты, лира недоделанная!»
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и задумался о душе. Что
уж он там надумал, так никто и не узнал. Только на другой день
Федор Михайлович Достоевский, царствие ему небесное, встретил
Гоголя на улице и отшатнулся. «Что с Вами, — воскликнул он, —
Николай Васильевич? У Вас вся голова седая!»
Однажды Пушкин переоделся Гоголем и пришел в гости ко Льву
Толстому. Никто не удивился, потому что в это время Достоевс-
кий, царствие ему небесное…
Пушкин сидит у себя и думает: «Я гений, и ладно. Гоголь то-
же гений. Но ведь и Толстой гений, и Достоевский, царствие ему
небесное, гений. Когда же это кончится?» Тут все и кончилось.
|
|
